Франц Кафка
КАК СТРОИЛАСЬ КИТАЙСКАЯ СТЕНА
Китайская стена в северной своей части закончена.
Строители вели ее с юго-востока и с юго-запада и здесь
оба отрезка соединили. Системы сооружения стены от-
дельными участками придерживались две большие рабо-
чие армии-Восточная и Западная; и на каждом отрез-
ке происходило это так, что были созданы группы
рабочих по двадцать человек, каждой поручалось пост-
роить отрезок стены примерно в пятьсот метров, а
соседняя группа строила встречный отрезок такой же
длины. Но когда отрезки смыкались, эту стену в тысячу
метров не продолжали-напротив, рабочие группы по-
сылались совсем в другую местность, чтобы там начать
все сызнова. Поэтому, естественно, остались многочис-
ленные бреши, которые заполнялись лишь постепенно,
иные даже только после того, как было возвещено о за-
вершении строительства всей стены в целом. Тем не менее
ходили слухи, что некоторые бреши так и остались
незаделанными, хотя это, может быть, всего-навсего
одна из многочисленных легенд, возникших в связи с
возведением стены, и эту легенду ни один человек сво-
ими глазами и своим измерением никак проверить не
мог из-за огромной протяженности стены.
Казалось бы на первый взгляд, что самое целесооб-
разное-строить, тут же соединяя между собой отрезки
или хотя бы две главные части. Ведь стену эту, как
утверждалось повсюду и как всем было известно, заду-
мали для защиты от северных народностей. Но может
ли служить защитой стена, отдельные части которой не
соединены между собой? Нет, такая стена не только
не может служить защитой, она сама находится в пос-
тоянной опасности. Стоящие в пустынной местности
одинокие части могут легко и непрерывно разрушаться
кочевниками, тем более что те, напуганные строитель-
ством стены, с непостижимой быстротой, словно кузне-
чики, начали перескакивать с места на место и поэтому
могли, пожалуй, даже шире охватить взглядом строи-
тельство, чем мы сами, строители. Все же стену, вероят-
но, нельзя было возводить иначе, чем это делалось. И что-
бы это понять, надо уяснить себе следующее: стена долж-
на была служить защитой в течение долгих веков, поэто-
му необходимыми предпосылками такой работы являлись
особая тщательность и применение строительной муд-
рости всех известных эпох и пародов, а также постоян-
ное чувство личной ответственности строителей. Правда,
для подсобных работ можно было привлекать неподго-
товленных поденщиков из народа-мужчин, женщин,
детей, всех, кого прельщала хорошая оплата; но для
руководства хотя бы четырьмя поденщиками уже был
нужен образованный строитель, человек, способный всем
сердцем понять сущность стоящей перед ним задачи. И
чем успешнее были достижения, тем больше предъяв-
лялось требований. Такие люди действительно находи-
лись, и хоть не в том огромном количестве, в каком они
были бы нужны для подобной стройки, все же их оказы-
валось немало.
Подошли к этой задаче отнюдь не легкомысленно.
За пятьдесят лет до начала стройки во всем Китае,
который предполагалось окружить стеной, строительное
искусство, особенно же мастерство каменщиков, было
объявлено важнейшей наукой, а все остальное призна-
валось лишь постольку, поскольку оно имело к ней
отношение. Я отлично помню, как мы, еще малыши, едва
научившиеся ходить, собрались в садике нашего учите-
ля и он заставил нас построить из гальки какое-то по-
добие стены, потом поднял халат, разбежался и толкнул
нашу стену, которая, конечно, тут же развалилась, а
потом так бранил нас за шаткость нашей постройки,
что мы с ревом удрали домой. Ничтожный случай, но
характерный для духа времени.
Мне повезло, ибо, когда я, двадцати лет от роду,
выдержал завершающие экзамены начальной школы, к
строительству стены только что приступили. Я говорю -
повезло, ибо многие, достигшие раньше вершины доступ-
ного им обучения, в течение ряда лет не знали, к чему
приложить свои познания, бездельничали, вынашивая
величественные архитектурные планы, и в конце концов
опускались. Но те, кто все же попадали на стройку как
руководители хотя бы самого низшего ранга, это зас-
лужили. То были каменщики, много размышлявшие о
стене и не перестававшие размышлять; с первым кам-
нем, который они заложили в землю, они срослись со
стройкой. Таких каменщиков наряду с желанием тру-
диться самым основательным образом подгоняло и не-
терпение увидеть стену в ее завершенности. Поденщик
не ведает подобного нетерпения, его подгоняет только
оплата, главные же начальники, а также средние видят
многосторонний рост сооружения, и это укрепляет их
дух и стойкость. Но о самых простых каменщиках, сто-
явших духовно значительно выше своей как будто скром-
ной задачи, надо было позаботиться совсем иначе. Не
следовало, например, месяцами, а то и годами застав-
лять их жить в безлюдной горной местности, вдали от
родных краев, складывая кирпич к кирпичу; безнадеж-
ность этой усердной работы, конца которой не видно
было даже за целую человеческую жизнь, могла довести
их до отчаяния и прежде всего лишить работоспособно-
сти. Потому-то и избрали систему возведения стены
отдельными отрезками. Можно было, скажем, выложить
пятьсот метров за пять лет, но к тому времени руково-
дители поденщиков бывали обычно слишком изнурены
и утрачивали всякое доверие к себе, к стройке, к миру.
И вот, пока они еще горели энтузиазмом после празд-
ника соединения двух отрезков тысячеметровой стены,
их отправляли далеко-далеко, и во время переезда они
видели то там, то здесь готовые части стены, они проез-
жали мимо штабов высших руководителей, одарявших
их почетными значками, слышали ликование новых ра-
бочих армий, притекавших из дальних глубин страны,
видели, как сносят целые леса для нужд строительства,
видели горы, которые дробились камнетесами для строй-
ки, слышали в святилищах песнопения верующих, мо-
ливших о благополучном завершении стены. Все это
укрощало их нетерпение. Спокойная жизнь в родных
местах, где они проводили время, укрепляла их, особое
почитание, с каким встречали каждого строителя, бла-
гоговейное смирение, с каким слушали их рассказы,
уверенность простого тихого гражданина в том, что
стена будет когда-нибудь завершена,- все это опреде-
ленным образом настраивало струны их души. Подобно
лелеющим вечную надежду детям, прощались они тогда
со своей родиной, желание снова участвовать в обще-
народном деле становилось неудержимым. И они уезжа-
ли из дому раньше, чем это было нужно. Половина
деревни провожала их большую часть пути. И всюду
на дорогах они видели группы строителей, вымпелы,
флаги, они никогда не предполагали, какой огромной,
богатой, прекрасной и достойной любви была их страна.
Каждый земледелец был им братом, для которого стро-
ится защитная стена и который весь, как он есть, и со
всем, что у него есть, будет до конца своей жизни
благодарен им. Единство! Единство! Все стоят плечом
к плечу, ведут всеобщий хоровод, кровь, уже не замкну-
тая в скупую систему сосудов отдельного человека, сла-
достно течет через весь бесконечный Китай и все же
возвращается к тебе.
Итак, вот одна из причин, почему строили по частям;
но, вероятно, есть и другие. И нет ничего странного в
том, что я так долго задерживаюсь на этом вопросе,
ведь это основной вопрос для всего возведения стены,
хотя он на первый взгляд и кажется несущественным.
Но если я хочу передать мысли и чувства тех времен,
то трудно исчерпать всю его глубину.
Прежде всего следует отметить, что тогдашние свер-
шения по своему размаху ненамного отстают от созда-
ния вавилонской башни, но в смысле их угодности
богу-по крайней мере по человеческому разумению-
являются прямой противоположностью той башне. Я
упоминаю об этом потому, что в начале строительства
стены один ученый написал книгу, где очень подробно
сравнивал эти два события. Он пытался в ней доказать,
что причины неудачи с вавилонской башней вовсе не
те, которые принято выдвигать, или хотя бы что эти
общеизвестные причины не играют той решающей роли,
какую им обычно приписывают. Его доказательства
основывались не только на письменных и устных сооб-
щениях, он будто бы самолично производил исследова-
ния на том самом месте и выяснил, что башня рухнула
из-за слабого фундамента, не могла не рухнуть. В этом
смысле наше время, конечно, далеко ушло вперед по
сравнению с теми давно миновавшими днями. Почти
каждый наш современник был по образованию строите-
лем и в вопросах подведения фундамента вполне све-
дущ. Но ученый в этом н пс сомневался, а утверждал,
что лишь великая стена впервые в истории человечества
явится прочным фундаментом для новой вавилонской
башни. Итак, сначала стена, затем башня. Книга ходила
тогда по рукам, но, сознаюсь, мне до сих пор еще не
вполне понятно, каким он представлял себе строительст-
во башни. И как могла бы стена, не образовавшая даже
полной окружности, а лишь четверть или полукружие,
служить фундаментом для башни? Это могло быть ска-
зано только в чисто духовном смысле. Но при чем тогда
стена, которая была предметом вполне материальным,
плодом трудов и жизней сотен тысяч? И для чего к
этой книге были приложены планы башни-правда,
весьма туманные,- а также разработанные до мельчай-
ших подробностей предложения относительно того, как
в этой новой мощной стройке объединить всю мощь
народа?
Однако в те дни-эта книга только один из приме-
ров-в головах царила великая путаница, может быть,
именно потому, что столько людей пытались сосредото-
чить свои усилия по возможности на одной цели. Челове-
ческое существо, будучи по 'своей сути легковесным и
подобным взлетающей ныли, не терпит никакой привя-
зи; если оно к чему-нибудь само себя привяжет, то
очень скоро начнет бешено дергать свои оковы и разры-
вать в клочья себя, стену и цепи.
Возможно, что даже эти соображения, говорящие
против строительства, учитывались начальниками, когда
стена возводилась частями. А мы-я говорю, вероятно,
от имени многих,-лишь расшифровывая распоряжения
верховного руководства, познали самих себя и поняли,
что без этого руководства ни наших школьных позна-
ний, ни нашего человеческого разумения не хватило бы
для выполнения тех скромных задач внутри огромного
целого, которое было нам поручено. В помещении руко-
водителей (где этот покой находился и кто сидел там-
не знает и не знал ни один человек, кого я ни спраши-
вал), в этом покое, должно быть, кружили все челове-
ческие помыслы и желания, а им навстречу неслись все
человеческие цели и их осуществления. В окно же на
руки, чертившие эти планы, падал отсвет божественных
миров.
Поэтому беспристрастный наблюдатель вынужден
отметить, что руководство, пожелай оно этого серьезно,
смогло бы преодолеть н те трудности, которые встают
перед последовательным строительством всей стены.
Отсюда напрашивается только один вывод: стройка час-
тями производилась намеренно. Это было лишь времен-
ной мерой и притом нецелесообразной. Тогда напраши-
вается и другой вывод: значит, руководители стремились
к чему-то нецелесообразному. Странный вывод! Верно,
а с другой стороны, многое его все же оправдывает.
Сейчас об этом, видимо, можно говорить без страха.
Тогда это являлось тайным правилом поведения для
многих и даже лучших; старайся всеми силами понять
указания начальников, но только до определенных гра-
ниц, а дальше прекращай размышления. Весьма разум-
ное правило, которое, впрочем, отразилось позднее в
одном часто повторяемом сравнении: не потому должен
ты прекратить дальнейшее размышление, что это может
\ тебе повредить, отнюдь нельзя утверждать, что они тебе
; повредят. В данном случае вообще нельзя говорить,
. будет вред или не будет. Но с тобой случится то же,
что происходит веснами с рекой. Вода в ней поднимает-
ся, затем делается мощнее, она энергичнее питает почву
вдоль своих длинных берегов, продолжает сохранять
свою сущность, даже вливаясь в море, и становится с
морем более равноправной и ему более желанной. До
этого момента ты можешь следовать мыслью за распо-
ряжениями начальников. Затем река выходит из бере-
гов, теряет формы и очертания, замедляет свое возвра-
щение в обычное русло, пытается вопреки своему
назначению образовать маленькие моря внутри страны,
размывает пашни, но все же оказывается неспособной
сохранять надолго такую широту и снова входит в свои
берега, а во время наступающей затем жары даже пе-
ресыхает самым жалким образом. Вот и тебе не нужно
следовать мыслью так далеко за распоряжениями руко-
водителей.
Но если подобное сравнение было во времена строи-
тельства стены исключительно удачным, то для моего
повествования оно имеет лишь очень ограниченное зна-
чение. Ведь данное исследование носит чисто историчес-
кий характер, из давно рассеявшихся грозовых туч уже
не блеснут молнии, и я потому имею право искать более
глубокие причины частичной стройки, чем те, какими
удовольствовались мы в ту пору. Границы, поставленные
мне моим мышлением, достаточно тесны, а область, ко-
торую пришлось бы охватить,- сама бесконечность.
От кого должна была великая стена служить защи-
той? От северных народов. Я родом из юго-восточного
Китая. Никакой северный народ нам угрожать не мо-
жет. Мы читаем о них в древних книгах, и жестокости,
совершаемые ими в соответствии с их природой, застав-
ляют нас только вздыхать под мирной сенью наших
деревьев. На правдивых картинах наших художников
мы видим эти отмеченные проклятьем лица, разинутые
рты, усаженные острыми зубами челюсти, прищуренные
глаза, которые как будто уже высматривают воровскую
добычу, и пасть, уже готовую растерзать ее и раздро-
бить. Если дети ведут себя плохо, мы показываем им
эти картины, и они, плача, бросаются нам на шею. Но
больше ничего мы об этих северянах не знаем. Видеть
их мы не видели и, живя в своей деревне, .никогда и не
увидим, даже если они на своих диких конях, разъярись,
будут мчаться на нас,- настолько обширна наша стра-
на, что она их к нам не подпустит, они просто растают
в воздухе.
Зачем же, если дело обстоит именно так, покидаем
мы родные места, речку и мосты, мать и отца, рыдаю-
щую жену, детей, которых нужно воспитывать, и уходим
в школу, в далекий город, а мысли наши устремлены
еще дальше - к стене на севере? Зачем? Спроси на-
чальников. Они знают нас. Им, несущим бремя столь
великих забот, известно о нас, они знают наше скром-
ное ремесло, видят, как мы сидим все вместе в низкой
хижине, и молитва, которую вечером глава семьи читает
в кругу близких, руководителям приятна или неприятна.
И если я смею позволить себе подобную мысль относи-
тельно руководства, то должен сказать, что, по моему
мнению, руководство существует с незапамятных времен
и не действует подобно знатным мандаринам, которые,
вдохновившись прекрасным утренним сновидением, тут
же созывают совещание, быстро принимают решения и
уже вечером поднимают народ барабанным боем с пос-
телей, чтобы выполнить эти решения, пусть речь идет
лишь об иллюминации в честь какого-нибудь бога, если
он вчера был милостив к этим господам, а утром,
когда погаснут фонарики, они высекут этот народ в
темном закоулке. Вернее-руководители существовали
искони и решение построить стену-тоже. И тут ни при
чем северные народы, воображавшие, что они всему
виной, и ни при чем достойный император, вообразив-
ший, что это он приказал построить стену. Но мы, ее
строители, знаем другое и помалкиваем.
Уже тогда, во время строительства стены, я занимал-
ся и до сих пор занимаюсь почти исключительно срав-
нительной историей народов,- ибо существуют вопросы,
к скрытой сути которых можно в известном смысле по-
дойти только таким путем,- и я обнаружил, что у нас,
китайцев, есть народные и государственные установле-
ния, обладающие беспримерной ясностью, а другие-
беспримерной неясностью. К исследованию главным
образом последних, к установлению их причины меня
всегда влекло, влечет и сейчас, ибо все это крайне су-
щественно и для построения стены.
Одним из самых непонятных установлении является
у нас императорская власть. Конечно, в Пекине, в при-
дворном обществе, на этот счет некоторая ясность суще-
ствует, хотя и она скорее кажущаяся, чем истинная.
Преподаватели государственного права и истории в
высших учебных заведениях утверждают, будто они в
этом вопросе точно осведомлены, почему и могут пере-
давать свои познания студентам. Но чем ниже спус-
каешься к начальным школам, тем, конечно, меньше
встречаешь сомнений в приобретенных познаниях, и
полуобразованность вздымается там крутыми волнами
вокруг весьма немногочисленных, установленных веками
поучений, которые хоть ничего и не утратили от своей
вечной правды, но в этом чаду и тумане так и остаются
навеки непонятыми.
А вот относительно императорской власти как раз
и следовало бы, по моему мнению, опросить народ, ибо
власть эта имеет в нем свою главную опору. Тут я,
конечно, могу опять-таки говорить лишь о своих родных
местах. Помимо полевых божеств и служения им, кото-
рое продолжается весь год и полно разнообразия и
красоты,- все наши помыслы отданы только импера-
тору. Но не теперешнему. Или, вернее, они были бы
обращены и к теперешнему, если бы мы его видели или
узнали о нем что-нибудь определенное. Правда, только
он и вызывал в нас любопытство-мы всегда стреми-
лись узнать хоть что-то на его счет, но, как ни странно,
узнать ничего не удавалось ни от паломника, который
побывал во многих областях страны, ни в ближних, ни
в дальних деревнях, ни от матросов, плавающих ведь не
только по нашим речушкам, но и по большим священ-
ным рекам. Слухов ходило множество, однако ничего
достоверного из них почерпнуть мы не могли.
Так обширна наша страна, что никакой сказке не
охватить ее, едва удается небу дотянуться от края до
края, и Пекин на ней - только точка, а дворец импера-
тора-только точечка. Но император как понятие, ко-
нечно, огромен, он высится сквозь все этажи вселенной.
А живой император-такой же человек, как мы, подоб-
но нам, лежит он на ложе, и хоть оно тщательно изме-
рено, но все же относительно весьма узкое и короткое.
Как и мы, он порой потягивается и, если очень устал,
зевает тонко очерченным ртом. А как можем мы об
этом узнать, мы, живущие за тысячи миль к югу, почти
у границы Тибетского высокогорья? Да и кроме того,
всякая весть если бы и дошла до нас, то слишком позд-
но и давно устарела бы. Вокруг императора теснится
толпа блистательных и все же сомнительных придвор-
ных-злоба 'и вражда, переодетые слугами и друзья-
ми,- это противовес императорской власти, они всегда
стремятся своими ядовитыми стрелами сбить импера-
тора с чаши весов. Императорская власть как понятие
бессмертна, но отдельных императоров свергают с прес-
тола, даже целые династии в конце концов сходят на
нет и, вдруг захрипев, испускают дух. Об этой борьбе
и страданиях народ никогда не узна±т своевременно,
как чужаки, как пришедшие слишком поздно, стоят
простые люди в конце битком набитых улочек, спокойно
жуя захваченные с собой припасы, а далеко впереди,
по середине рыночной площади совершается казнь их
владыки.
Существует предание, в котором неведение народа
очень хорошо отражено. Тебе, говорится в нем, жалко-
му подданному, крошечной тени, бежавшей от солнеч-
ного блеска императора в самую далекую даль, именно
тебе император послал со своего смертного ложа некую
весть. Он приказал вестнику опуститься на колени возле
своего ложа и шепотом сообщил ему весть. И так как
императору очень важно было, чтобы она дошла по
назначению, он заставил вестника повторить эту весть
ему на ухо. Кивком подтвердил император правильность
сказанного. И при всех свидетелях его кончины,- ме-
шающие стены были снесены, и на широких, уходящих
ввысь лестницах выстроилась кругом вся знать госу-
дарства,- при всех них император отправляет своего
вестника. Вестник тотчас пускается в путь: это сильный,
неутомимый человек; действуя то одной рукой, то Дру-
гой, прокладывает он себе путь среди собравшихся; а
если ему сопротивляются, он указывает себе на грудь,
на которой знак солнца; и он легко, как никто другой,
продвигается вперед. Но толпа так огромна, ее обита-
лищам не видно конца. Если бы перед ним открылось
широкое поле, как он помчался бы, и ты, наверно, вско-
ре услышал бы торжественные удары его кулаков в
твою дверь. Но вместо этого он бесплодно растрачивает
свои усилия; он все еще проталкивается через покои
во внутренней части дворца; никогда он их не одолеет;
и если бы даже это ему удалось, он ничего бы не дос-
тиг; ведь ему пришлось бы пробираться вниз по лестни-
цам, а если бы и это удалось, он все равно ничего бы
не достиг; потом надо же было пройти дворы; а после
дворов-второй, наружный дворец; и снова лестницы
и двери; и еще один дворец: и так в течение тысяче-
летий; а если бы он наконец вырвался из самых послед-
них ворот-хотя этого никогда, никогда не случит-
ся,- прежде всего перед ним окажется резиденция,
центр мира, переполненная доверху осевшими в ней
людьми; никто через нее не пройдет, даже несущий
весть от усопшего. Ты же, сидя у своего окна, вообра-
жаешь себе эту весть, когда приходит вечер.
Именно с такой вот безнадежностью и надеждой
взирает наш народ на императора. Он не знает, какой
император правит, и даже относительно имени династии
возникают сомнения. В школе его учат всему по поряд-
ку, но всеобщая неуверенность столь велика, что даже
лучший ученик попадает под ее влияние. Давно умершие
императоры возводятся нашей деревней на престол, и
тот, кто жив уже только в песне, совсем недавно выпус-
тил обращение, и священник читал его с кафедры. Сра-
жения нашей древнейшей истории гремят лишь сейчас,
и сосед с пылающими щеками врывается к тебе в дом
с этим известием. Императорские жены, раскормленные
на шелках своих подушек, отученные хитрыми придвор-
ными от благородной нравственности, раздувшись от
жажды власти, вздрагивая от алчности, распростертые
в сладострастии, совершают все вновь и вновь свои
злодеяния. Чем больше времени прошло с тех пор, тем
грознее пылают краски, и громким и горестным воплем
встречает деревня однажды весть о том, как одна им-
ператрица тысячелетия назад пила большими глотками
кровь своего мужа.
Так относится народ к давно умершим властителям,
а живых смешивает с мертвыми. И если один-единст-
венный раз в жизни целого поколения какой-нибудь за-
езжий императорский чиновник, инспектируя провин-
цию, попадет случайно в нашу деревню, предъявит от
имени правящего императора какие-нибудь требования,
он проверяет список налогов, присутствует на уроке в
школе, расспрашивает священника о нашем житье-
бытье и, перед тем как сесть в паланкин, вложит все это
в 'длинные назидания, с которыми обратится к согнан-
ной сельской общине, то по всем лицам заскользит
улыбка, люди будут тайком переглядываться и накло-
няться к детям, чтобы чиновник не видел их лиц. Как
же так, будут дивиться люди, он говорит о мертвом,
словно о живом, а ведь этот император давным-давно
умер и династия угасла,- господин чиновник смеется
над нами, но мы делаем вид, будто ничего не замечаем,
чтобы не обидеть его. На самом же деле мы будем по-
слушны только нашему теперешнему повелителю, ибо
все остальное было бы грехом. И позади спешащего
прочь паланкина с чиновником как будто встает какой-
то самовольно поднятый из гробовой урны и полураз-
ложившийся мертвец и властно топает ногой, словно он
повелитель деревни.
Как правило, так же мало затрагивают людей у нас
всякие государственные перевороты и современные
войны. Мне вспоминается по этому поводу один случай
из моей юности. В соседней, но все же очень отдаленной
от нас провинции вспыхнуло восстание. Причин я уже
не помню, да и не в них дело. Народ там беспокойный,
и что ни день, то появляются поводы для восстания.
И вот однажды какой-то нищий, проходивший через ту
провинцию, принес в дом моего отца листовку мятежни-
ков. Был как раз праздник, комнаты были полны на-
рода, на почетном месте сидел священник и изучал
листовку. Вдруг все начали хохотать, листовку в толчее
разорвали, нищего, которому, правда, уже всего нада-
рили, вытолкали взашей из комнаты, все собравшиеся
выбежали на улицу. Почему? Дело в том, что диалект
соседней провинции существенно отличается от нашего,
это сказывается и в известных формах письменности,
которые нам кажутся старинными. Едва священник
успел прочесть две страницы листовки, как вопрос был
решен. Старые дела, давно слыхали, давно переболели.
И хотя от нищего - как мне представляется, когда я
вспоминаю этот случай,- явно веяло жестокостью тепе-
решней жизни, люди, смеясь, покачали головами и
больше ничего не желали слушать. Так у нас всегда
готовы заглушить голоса современности.
Если бы из таких явлений мы сделали вывод, что в
сущности у нас никакого императора нет, мы были бы
не столь далеки от истины. И я повторяю все вновь и
вновь: может быть, нет более верного императору на-
рода, чем наши южане, но верность эта ему нс на поль-
зу. Правда, на маленькой колонне у входа в деревню
стоит священный дракон и с незапамятных времен поч-
тительно посылает свое огненное дыхание точно в сто-
рону Пекина, но сам Пекин людям в деревне более
чужд, чем потусторонняя жизнь. Неужели существует
такая деревня, где дома построены вплотную друг к
другу, покрывая поля, и она тянется дальше, чем хва-
тает взгляд с нашего холма, а среди этих домов днем и
ночью стоят люди сплошными шеренгами? Нам труд-
нее представить себе такой город, чем поверить, будто
Пекин и его император составляют нечто единое, вроде
облака, которое с течением времени спокойно меняется
в солнечных лучах.
Следствием подобных мыслей является до известной
степени свободная, никому не подвластная жизнь. Она
отнюдь не безнравственная - такой чистоты нравов,
как в моем родном краю, я, пожалуй, нигде не видел,
сколько ни ездил по свету. Все же это такая жизнь, ко-
торая не подчинена никакому современному закону, а
следует только предписаниям и предостережениям, до-
шедшим до нас из глубокой древности.
Я не решусь делать обобщения и не буду утвер-
ждать, что так же обстоит дело во всех десяти тысячах
деревень нашей провинции, а тем более во всех пяти-
стах провинциях Китая. И все-таки я могу утверждать
на основании множества прочитанных мною трудов, а
также моих собственных наблюдений - особенно при
строительстве стены, когда человеческий материал
давал чуткому исследователю возможность как бы
читать в душах всех провинций,- на основании всего
этого я могу почти с уверенностью утверждать, что
образ императора всегда и повсюду выступал передо
мной, наделенный теми же основными чертами, как и в
моих родных местах. Этому пониманию я вовсе не хочу
придавать характер какой-то добродетели, напротив.
И тут повинно главным образом правительство древ-
нейшего государства в мире, которое до сих пор не
оказалось способным или среди других дел не удосу-
жилось придать понятию императорской власти такую
ясность, чтобы она действовала непосредственно и не-
престанно до самых дальних границ страны. С другой
стороны, в этом сказывается и недостаточная сила во-
ображения или веры у народа, которому никак не уда-
ется извлечь на свет затерявшийся в Пекине образ
императора и во всей его живости и современности при-
жать к своей верноподданнической груди, которая
только и жаждет хоть раз ощутить это прикосновение
и в нем раствориться.
Итак, добродетелью подобное понимание не на-
зовешь. Тем больше бросается в глаза, что именно эта
слабость и служит одним из важнейших средств объ-
единения нашего народа; и если позволить себе еще
более смелый вывод, это именно та почва, на которой
мы живем. И здесь обосновать упрек этому обстоятель-
ству - значит не только посягнуть на нашу совесть,
но-что гораздо важнее-на фундамент всего госу-
дарства. Поэтому я в исследовании данного вопроса
пока дальше не пойду.